«Если бы такое происходило сейчас, мой отец сидел бы в тюрьме»

- Если бы это происходило сейчас, мой отец бы сел в тюрьму. Да и вообще, родителей, скорее всего, лишили бы прав, - говорит моя собеседница Анна. Ей 50 с небольшим, но выглядит она значительно моложе. Она разведена, есть дочь и сын от двух браков.

- Ни первый, ни второй брак не были удачными, - продолжает Анна. - Это я теперь понимаю, что вышла замуж просто так - потому что возраст подошел. Самооценка была ниже низкого, потому и требований к будущему мужу практически не было: есть и ладно, а то, что пьет – ерунда, все пьют. Главное - чтобы не обижал...

- Нас было трое – я, самая младшая, сестра и брат. Наша семья считалась образцовой: мама – врач с высшим образованием, интеллигентная, красивая; отец – под стать ей, красавец. Но это все была лишь оболочка, красивая обертка. Изнанку нашей жизни знали только мы, дети. И сами родители, конечно.

Мой отец был настоящим извергом. За любую провинность нас, детей, ждало наказание, и это было далеко не стояние в углу или подзатыльник.

Больше всех доставалось сестре, она была старшей и уже вступила в переходный сложный возраст. Мама при этом словно отстранялась, уходила в сторону. Она не заступалась за ребенка, не пыталась предотвратить еще не начавшееся насилие. Не думаю, что она боялась отца. Причина была в чем-то другом. Не знаю в чем, у меня нет этому объяснения…

Хорошо помню сцену. Мы сидим за столом. Мне лет семь. Отец видит у 14-летней сестры накрашенные ногти.

- Что это? – спрашивает он.

- Лак, - отвечает сестра.

- Сотри, - приказывает он.

- Нет, - говорит она.

- Я сказал – сотри, - в голосе звучит угрожающие ноты.

- Не сотру, - упрямо стоит на своем сестра. Голос у нее предательски дрожит.

Мы все знаем, что сейчас случится страшное. Я вжимаю голову в плечи. И это происходит. Отец вскакивает из-за стола и хватает первое попавшееся под руку. Кипятильник. Почему-то он оказывается рядом. Как будто специально.

Отец бьет мою сестру - свою дочь по рукам, по ногам, по спине. Она сначала просто плачет, потом начинает кричать. Я тоже начинаю плакать сначала тихо, потом в голос. Я кричу. Отца это не останавливает, а кажется, наоборот, распаляет. Он хлещет и хлещет, без остановки, с остервенением, с перекошенным от злобы лицом.   

Наконец, его кое-как оттаскивает мама. Сестра остается лежать на полу. Плечи и оголенные руки у нее рассечены. Я вижу эти жуткие полосы, расцветающие алыми каплями крови.

Мама уводит сестру в комнату. Когда мне позволяют войти, я вижу ее, лежащую на кровати и накрытую одеялом. Мне страшно... 

В квартире тихо, словно ничего и не было еще десять минут назад. Мама молчит. Я даже слышу, как тикают на кухне часы. Жизнь идет своим чередом. Мне хочется зарыться в одеяло, под подушку и ничего этого не видеть.

...Так жить было НЕЛЬЗЯ, это было неправильно и преступно. Но тогда… тогда мы просто этого не осознавали, не понимали. Единственное, что я испытывала тогда, это страшный стыд. Почему стыд? Не знаю.

Мне даже в голову не приходило, что нужно искать защиты, просить маму или кого-то из родных, чтобы этот ужас прекратился. И я не считала неестественным то, что на людях мы продолжали быть образцовой семьей…И мы ею были. Хорошо учились, были примерными детьми. На людях, конечно же, молчали. Мы не говорили об этом даже между собой. Никогда. Словно ничего этого не было вовсе. Мы старались сразу забывать о том, что происходило. Стирали из памяти. 

А ужас продолжался. Наказания случались примерно раз в неделю. За малейшую провинность. Да даже и без нее.

Один раз отец схватил сделанный им для брата деревянный игрушечный меч. Один такой взмах – и прямо на моих глазах икра на ноге сестры развалилась пополам. Сестру спасло мамино вмешательство, иначе бы точно случилась беда…  

За что наказали сестру – я не помню. Но мне кажется, повода не было.

Другой раз в ход пошел солдатский кожаный ремень. Широкий такой, советский, с огромной медной бляхой, на которой была пятиконечная звезда. Отпечаток этой звезды остался на спине брата.

Чем провинился мой брат, тогда еще совсем ребенок, я тоже не помню. Да это и не важно: никакие проступки не могли и не могут быть оправданием для насилия над ребенком.

Почему мы все это терпели? Почему это терпела мама? Почему она позволяла это делать? У меня нет ответа на этот вопрос. И я никогда уже его не получу, потому что мамы давно нет.

Отец? Отец ушел от нас к другой женщине, когда мне было десять. Сейчас я думаю, что только благодаря этому я избежала участи моих брата и сестры.  

...Отец прожил во второй семье больше тридцати лет. На старости лет он пришел ко мне, и теперь живет со мной, в моей семье. Я была бы счастлива забыть то, что он творил со своими детьми, но это невозможно.

Если бы все это происходило сейчас, отца бы давно посадили в тюрьму...  От осознания этого мне становится еще страшнее. И мне очень жаль нас, тогдашних, маленьких. Жаль маму за то, что она всю жизнь жила с чувством вины перед нами.

И мне жаль отца. Сейчас это не тот сильный, уверенный в себе мужчина, каким он был тогда, много лет назад. Сейчас это просто старик. Беспомощный, слабый. И надо его простить. Но я не могу…

Зачем я все это рассказала? Наверное, это своего рода психотерапия - поделиться, озвучить то, что давно болит, и отпустить наконец, постараться забыть. Может, получится?